Красиво, и очень похоже на мои ощущения на концерте...

ОТПРАВЬ РАБОТУ НА КОНКУРС!!!!!!!!

Эссе "Про курево"

Я иногда спрашиваю у себя, недоуменно пожимая плечами: «Почему я не курю?». Я могла бы. Я должна была курить! Все: стиль жизни, окружающие меня люди, склад характера – все выступает за то, что сигарета из моих пальцев исчезать не должна. А сколько у меня было возможностей закурить! Свободно-дворовое детство, гимназия табачно-алкогольного направления с уклоном в рок, старшая сестра, у которой из сумки всегда можно было вытащить крепкую мужскую сигарету… Но я ушла в оппозицию. На предложения «попробовать» презрительно кривилась и со смешком отказывалась. Почему-то эти странные люди продолжали настаивать. Наверное, впечатление «девушки с сигаретой в зубах» я вызываю у многих, не только у себя. Они предлагали и предлагали, а я все отказывалась. Я пробовала – все пробовали! Время такое – тринадцать-четырнадцать лет, когда все еще были детьми, но считали себя взрослыми. Я попробовала – и меня не впечатлило. Равнодушно пожала плечами и больше к сигарете не прикасалась. Мне просто повезло: высокий рост делал меня старше, и сигарета мне была ни к чему. К тому же так приятно было называть курящих товарищей «детьми». Даже первая любовь не смогла меня сломить, точнее, не смог доказать, что это действительно «того стоит». Согласитесь, подвиг!
Итак, я не курила. А еще я была не занозой, а целым колом в заднице у курящих. Я бесилась и пыталась тушить сигареты о людей, я очень спокойным и мерным голосом описывала дым, вгрызающийся гнилыми зубами в беззащитное матово-розовое легкое (черт его знает, какое оно на самом деле), и медленно, ме-е-едленно пережевывающее его. И течет у него с подбородка мерзкая слизь-слюна, и остаются на легких кусочки зубной гнили… Каждый раз я выдумывала новые подробности, стараясь не повторяться в деталях. Но главным было не это. Главное была интонация – ленивая, спокойная, равнодушная, и потому – цепляющая. Еще я довольно занудно язвила. Занудно, потому что не прекращая ни на секунду, будто бы курящие – это такие специальные люди, рожденные, чтобы над ними насмехались всякие Майки. Да, имя у меня тоже какое-то курящее, правда курит оно травку, носит на голове растаманку и верит в Джа.
Почему я еще должна курить? Да потому что я обычная роковая девушка. Роковая – из тек, что слушают heavy-metal, пьют пиво и срывают с себя одежду на концертах. Роковая – от слова Рок, которые мерно перетекает по моим жилам вместе с кровью. Я из тех ужасных людей, которые собираются многотысячными толпами и мотают головами в такт «лесопилке». Neformalius vulgaris – вот кто я. И я действительно пью пиво, схожу с ума на концертах и виртуозно крою матом (тут мне помогает знание словообразовательных морфем). Но не курю, хотя это было бы вполне закономерно. Разве кого-нибудь удивила бы длинная деваха в растянутой майке “Metallica” с сигаретой в зубах? Мне бы пошла сигарета. Длинные тонкие пальцы и сигарета в них – что моет быть сексуальнее? Я много раз слышала это. А еще я очень быстро и как-то нахраписто хожу, у меня страшно непослушная лохматая голова, длинный фамильный нос и серые глазищи. Еще б дым, через который я могла бы презрительно щуриться!...
Но я не курю, и щуриться приходиться через вульгарный городской смог, и я не могу раздуть породистые ноздри, чтобы выдуть через них аристократический дым.
Ну… и хрен с ним!

Spott...однако...твоя проза заставляет задуматься, не отпускает просто так...
и...самая первая проза, которую ты написала в этой теме...я не эмо, но я заплакала...=))

Дикая

Укрылась в кокон тайны, спрятала свое сердце в сундуке.
Потому что сердце ее вырывали грязными лапами, а под ногтями – грязь! А ладони – грубые, шершавые, мозолистые, пальцы толстые…
Зачем было трогать? Вы все равно не поймете ту, в чьих жилах вместо крови – ночь, темная, вязкая, лунная, пряная дождями, яркая ее лишь улыбкой…
Нет, нашли, засунули любопытный нос - а как тут все устроено?
Почему глазищи серые всегда смеются? Почему взгляд иронией насквозь пронизан? Почему ветер ревнует каштановые волны ее волос к росе, присевшей на них отдохнуть, и рассыпает по плечам? Почему тонкие пальцы всегда холодные, так что их хочется согревать ночами своим дыханием?
Ах, где же наш скальпель? Вскроем полную чашу груди! Найдем там птицу, огненную, трепетную, хрупкую…
Дурная? Зачем верила? Поздно теперь вырываться дикой кошкой, поздно волчьим воем улетать, слишком поздно…
И птица уже не птица – затушили огонь ее, сломали крылья. Теперь это обыкновенный кусок мяса, у которого одна функция - гнать кровь по венам.
Ах, дикая, где же твоя ночь? Вытекла?
Или люди злые выпили, оставив опустошенной лежать на асфальте? Что делать будешь, Дикая?
***
Волосы отрезала – жесткие, волнистые, непослушные… На затылке - ежик, нечеловеческие глаза прикрыты длинной челкой.
Спрятать то, что осталось. Выпуская себя немного на свободу только ночью…
Постепенно, шаг за шагом, снова отцеживая себе ночь в вены…

Она подхватила кошелек, сумку и свой обожаемый плеер, вышла из подъезда, укрывшись за любимой шляпой от непогоды, и показала язык соседке-пьянчужке. Осталось только добежать до маршрутки, а там – несколько часов по темному и влажному шоссе…
У нее было «питерское настроение».
В город она приехала к одиннадцати, а значит до рассвета уйма времени, и можно спокойно побыть наедине с серым камнем, тучами, вытканными из чьего-то гнева, уставшими и немного грустными памятники – бедняги, им всегда приходится держать марку, и плакать можно только в дождь… А кто их спросил?
Она шла своим неспешно-летящим шагом, не замечая ничего вокруг, будто бы на всем целом свете существует только это Город и она… Этой ночью она жила не настоящим и не прошлым. И вовсе не мечтала она о восхитительно-амбициозном будущем. Нет, эта ночь была полностью отдана обрывочным философским мыслям, немного приправленным сказочными образами, почерпнутыми из тысячи книг и фильмов. Сегодня она немного не от мира сего, немножко мечтатель и слегка глупышка. Это и было – «питерское настроение». Когда ее извечный нагловато-хамский оптимизм дождил, ее цинизм удивленно разводил руками и ни одна живая душа не знала где она. Это было время, когда она была наедине только со стихией, свободой и ночью. Наедине с собой…
Она шла сквозь город, радуясь и узнавая каждую трещинку в асфальте, легкими прикосновениями, здороваясь с Городом и его домами, понимающе улыбаясь памятникам и вдыхая в себя грозовое небо.
И думала: «Странно, совершенно чужой город давно уже стал родным, своим и безотчетно близким. Может потому что я, как и он, построена на крови, костях и обломках судьбы?»  И, погладив очередной бронзово-убогий памятник, сказала в небо:
- Мы с тобой одной крови, ты и я…
- Так, может, выпьем, красавица? – щербато улыбаясь спросил веселый бомж. Она рассмеялась, почувствовала на коже пробившийся через грозовой заслон лучик Солнца и на губах поймала снежинкой первый поцелуй еще далекой зимы.
- В следующий раз, дяденька...
И приподнявшись на цыпочки, вложила в огромные лапищи памятника букет осенних листьев. Чтобы не грустил…

Дым. Длинные пальцы. Широкая ладонь. Всполох огня. Затяжка.
Он устал. Он так давно не спал по-человечески, дома, просто дома. Постель – это излишество. Кушетка, кресло, просто ковер – но дома. Там тихо и пусто, и можно целый день плевать в потолок… это такое счастье – ничего не делать.
Чуть прищуренные глаза. Привычный жест. И вкусный шершавый звук, какой может издавать только вечерняя щетина. К черту бритву. Будем растить бороду. Всяко по утрам работы меньше. К тому же это так… «брутально».
     Он жестко усмехнулся. Стереотипы медленно но верно пробираются в голову, засранцы, пытаясь облегчить работу мозга. Свои, натуральные (но всё же хорошо растворимые) мысли вяло обороняются, не пытаясь даже делать вид, что им это интересно. “Я constantly усталый” – подумалось ему. Он часто думал, смешивая языки, звуки, понятия, делая попурри для своего развлечения. Скука была столь же constant, сколь и усталость. В нем смешалось столько всякого… так и хочется сказать – дерьма, но это далеко не весь контент. Вот и сейчас нелепая мужская гордость за то, что он «усталый» (некогда спать, некогда есть, некогда жить) тесно переплелась с иронией, которая обняла гордость, оплела ее ехидными пальцами и посмеивается, тихенько так, будто и вовсе ее нет, не было, почудилось, чувак!
     Чувак отбросил сигарету, предварительно размозжив ее о стену, мол, мне хреново, и ты помучайся. Хотелось пить, спать и не думать (совсем как у студентов). Но что-то его держало. Гордость говорила – талант, встроенная ехидина – деньги, а на самом деле – любовь. Давным-давно он продал душу дьяволу, чтобы иметь доступ к струнам, медиаторам и воплям толпы.
     Глоток воды. Мимолетно расстроился – «kein Bier».  Плеснул себе на голову, чтобы проснуться. Мокро, холодно. Еще и лужа. Присел на корточки, посмотрелся.
– Что за мужик? – рассмеялся.
***
     Этот мужик – мой рок-н-ролл.

Гордый стяг
Стройные улочки, пряничная нарядность. Заурядный чистенький городок, примечательный своей непримечательностью, уютом и мягкой интеллигентностью. И люди заурядные, чистые, сытые, несколько напыщенные – просто они гордятся своим благополучием.
Впрочем, зачем долго описывать то, что БЫЛО. Лучше хлопнуть в ладони, заставить время на секундочку замереть, чтобы мы успели рассмотреть НАСТОЯЩЕЕ…

***
Руины, выбитые окна, разоренные дома. Пустые обоймы, стеклянное крошево,обломки рядом с черным провалом в земле. Маленькая девочка удивленно приоткрыла глаза в небо, изумляясь его чистоте. Она наивно приоткрыла пухлые губешки и, будто в восторге, прижимает одной рукой куколку к груди. Вторая рука лежит рядом… но уже не вместе, отдельно.
У миниатюрной, очень нежной и беззащитной скульптуры Девы Марии пулями выбито лицо. Этой скульптуре, чудодейственной и словно живой, приезжали поклониться паломники из многих стран. Да и сейчас сухонькая старушонка в неприметном платочке, молившаяся о мире в семье, лежит рядом, по-прежнему молитвенно сложив ладони.
В городском парке, рядом со странными, неестественными холмами - откуда только взялись! - возле огромной ямы, на коленях стоит старичок, опираясь на лопату. Его глаза смотрят вглубь ямы, смотрят, но уже ничего не видят. Его неживая рука тянется к красивой музыкальной руке, которую он не заметил - просто спихнул тело в яму, только после увидев и руки, и фамильные, ярко-зеленые глаза. Глаза его внука.
В угол полуразрушенного дома забилась женщина, мать, до последнего прятавшая своих детей за своей спиной. Слишком узкая спина, слишком много детей, чтобы спасти от автоматной очереди. Правда, ей удалось спасти своего младшенького, малютку Мишеньку, и он уже пять часов захлебывается, плачет от голода, но уже без пылу, все тише, тише…
Тишина.
Древняя ратуша, пожалуй, сохранилась больше других: только ворота выбиты с мясом да окна потрескались. Но по-прежнему горделиво развевается старинный стяг. Возле флагштока в последнем буйстве движения замерли двое: защитник, юнец, которому впервые выпала честь нести почетный караул и матерый наемник-солдат, прошедший этот город насквозь, словно нож масло. Они оба мертвы: и наемник, холодно усмехнувшийся в глаза мальчишке и выстреливший в беззащитный живот, и юнец, последним усилием воли воткнувший в горло парадный штык.
А стяг, нарядный, чистенький, пряничный и напыщенный, стяг-гордец все так же развевается на ветру. Но они оба мертвы: последний защитник и последний агрессор. И стяг, за которого сражались до последнего вздоха, этот стяг смущает только капля крови, стекающая по флагштоку.

Мечты, кофе и самолет
И ты никогда не посвятишь мне песню, и никогда не напишешь о том,  как мои тонкие пальцы поглаживали телефон, сводя тебя с ума. Дурная привычка: ласкать любой предмет, попавший в руки. И ведь не избавиться никак!
И вот ты сидишь напротив, смотришь  на руки, изредка поглядывая на лицо, и я смеюсь любопытству в твоих глазах, пытаясь скрыть тоску в своих. Ведь ты никогда не будешь моим. По сути, не очень-то ты мне нужен. Но как хотелось бы сойти с ума…
У тебя добрые глаза, добрые. Но они лгут. Я знаю, что ты не самый хороший человек. Мне и не нужно этого знать. Я просто сижу напротив, изредка подымаю глаза от собственных пальцев, то улыбаюсь, глядя мимо тебя, то смотрю вглубь твоих зрачков, думая о своем…
Тебе любопытно. Ты заинтригован и не понимаешь моей печали. Сколько лет я восхищалась тобой издали. Эта загадочная «издаль» – более десяти тысяч километров через океан. И вот ты сидишь напротив. Я могу встать, подойти и двинуть тебе в морду – ну не целовать же тебя, право? Я сижу, грущу и смеюсь над собой. Детская мечта сбылась, и я радуюсь как ребенок. Только вот женщина во мне плачет. Ей грустно и спокойно. Она ни на что не надеется и ничего не хочет…
Встретить мечту – и… отнестись к ней так безразлично. С другой стороны, сказок не бывает в реальной жизни. Я слишком амбициозна и самолюбива, чтобы удовлетвориться разговором, и слишком реалистична, чтобы надеяться на большее.
За окнами – ночь, взлетают и садятся самолеты. Мой вылет отложили, и я пью горький кофе, хотя ненавижу его. Но он так вкусно пахнет, и по вкусу – точно как мои чувства. Невкусный кофе. Нелюбимый кофе.
Я снова подымаю глаза от своих рук – но тебя уже нет на привычном месте; я слышу твое дыхание за спиной, и знаю, что ты пытаешься разобрать мои слова. Но они написаны на другом языке, к тому же пишу слишком торопливо, и буквы разбегаются по листу. Я улыбаюсь и делаю вид, что увлечена работой. Но на самом деле я просто чувствую твое дыхание и голос, заказывающий такой же горький и невкусный кофе, как у меня.  Лицо помимо моей кривится в ехидной усмешке; я не выдерживаю и смеюсь… Все это так напоминает кадры из дешевого американского блокбастера, что хочется разрушить слишком правильную картинку и, например, вдруг отрубить тебе голову. Или чтобы ты попробовал кофе и начала плеваться, что-то твердя про «Shit!», ведь капучино и вправду мерзкий.
Улыбаюсь. Мне кажется, я могу потрогать твое любопытство руками. С каким-то садистским удовольствием оборачиваюсь на случайный звук, задевая тебя волосами. Извини, это я специально, чтобы ты почувствовал их запах и запомнил навсегда. Еще я беру чашку левой рукой и делаю глоток, чтобы ты увидел, как шевелятся мои губы. Ты такой смешной! – ты смотришь. Я такая глупая! – дразню тебя, не отрываясь от бумаги. Наверное, ты думаешь, что я веду дневник. Может ты даже спросишь об этом… Но это просто мой ежедневник, куда я пишу. И этого ты тоже не знаешь: что кроме тебя, у меня есть еще одна детская страсть – писать. Просто писать. Обо всем. И ни о чем.
Я чуть нервно облизываю губы. О тебе и обо мне. О нас. Забавно, одна моя детская любовь соединила меня с другой. Но только на листе бумаги.
Что ж… Я допиваю кофе, улыбаюсь тебе открыто и чуть грустно и ухожу. Мой вылет.

Эх, ностальгическое старье, раз уж пошла  у нас тема Куртега
Сука-рок-н-ролл
Она могла быть такой, как все, если бы однажды не услышала его голос.
Она могла бы, наверное, быть счастливой, если бы однажды не увидела с экрана своего телевизора его глаза.
Они были похожи на воду, прозрачный ключ, чистый и холодный. Они смотрели на мир с неистовой тоской человека, загнанного этой жизнью. И они точно знали что-то большее про этот мир, чем она, и были безотчетно родными…
Ей было двенадцать. И она смотрела недоверчиво-восхищенным взглядом на кумира миллионов, на грязного ангела рок-н-ролла - Курта Кобейна.
***
Прошли годы. Из гадкого утенка она постепенно становилась все симпатичней. И все больше походила на своего кумира. Те же светлые волосы, немного прикрывающее лицо, тот же нос с едва заметной горбинкой. И глаза те же. В них плескалась меланхолия, неистовая обреченность приговоренного к смерти, и до казни осталось всего ничего – а она не сопротивляется, ей просто надоело. Все…
Многим она нравилась своей таинственностью, своей загадочной полуулыбкой и своим затворническим образом жизни. Когда-то у нее даже была мимолетная любовь. Опять блондин, он был похож на ее мечту, а может, это она сама себе придумала.
Но страсть, приправленная алкоголем и марихуановым дурманом, быстро пришла. Кому понравиться, когда тебя называет чужим именем? А он слышал это и не раз…
И она снова закрылась в своей комнате, вывесив на дверь надпись: «Everybody wants me to be another, oh, fuck them! I’m so tired & I want to die»
Закрылась, и не слушала не криков, переходящих в скулеж, ни звонков своих друзей. Она начала жить по заповеди, оставленной ангелом рок-н-ролла 90х:  «Что бы не случилось – все по хуй»
А за стенами своей обители – алкоголь, наркотики, беспорядочный секс, безумие…
***
…Она очнулась в своей комнате, мимолетно удивившись, что все-таки сюда доползла. Как?
Вчера они отмечали очередную дату смерти своего кумира. Снова спорили до хрипоты, о том, почему же он умер? Зачем покончил с собой? Нет! Не покончил! Его убила эта сучка Лав! Да, а вы вспомните его альбом – он сам хотел умереть! Он хотел, чтобы его оставили в покое и не клеили ему никаких ярлыков!! А ей были нужны его деньги и слава!!...
Она подошла к зеркалу. Посмотрела на свое измученно лицо, обтянутое прозрачной кожей, на свои запекшиеся губы. В кармане нащупала шприц…
… И снова очутилась в мире, где Курт Кобейн был жив, где она могла с ним разговаривать, трогать его, слушать его голос…
… Зеркало. Подойти, дотронуться… Погрозить пальцем с ногтем обгрызенным, усмехнуться мрачно, сказать в потолок:
- Сука-рок-н-ролл, что ты со мною наделал? С ума свел, вот что…
Погладить рифленую поверхность ладошкой, взять в руки отцовский револьвер, спертый из сейфа, приставить дулом безжалостным к виску…
…А на виске бьется тоненькая синяя жилка…
…К черту ее!
Посмотреть в зеркало. Снова увидеть там глаза грязного ангела рок-н-ролла, прошептать:
- Почти как ты, Курт…
Выстрел.